Подступившая было к горлу слеза, впрочем, застревает, не успев пролиться. Вроде бы странно. Такие красивые герои, так безупречно играет властного, но помешанного на больной дочке генерала Богдан Ступка, в очередной раз доказывая свою легендарную органичность. Такие глаза у Петренко. Такие великолепные, наконец, крымские пейзажи. Столько поистине шекспировских страстей, слез, любви, рыданий, смертей, подлости и благородства. А не цепляет. Объяснение простое, и кроется оно, думается, в двух вещах. Первая. Красивые глаза с поволокой не есть непременное условие актерского таланта. Когда Игорь Петренко впервые появился в "Звезде" в роли лейтенанта Травкина, требующей лишь юношеской чистоты, он был настолько мил, что его тут же окрестили русским Томом Крузом. Когда же в нагрузку к серо-зеленому взору потребовалась настоящая актерская игра и минимальные психологические изыски, красивых глаз оказалось мало. Скверную актерскую игру не в силах оправдать никакая внешность. Алена Бабенко, обладающая, кстати, внешностью очень выразительной, все свои актерские данные сосредоточила на поигрываниях скулами, мрачных взглядах, которые она кидает на враждебный мир, и регулярными истериками. Оно, может, и неплохо, но тоже мало. А блистательный Андрей Панин, кажется, уж столько злодеев переиграл, что на автопилоте в нужный момент пускает в ход дежурную злодейскую мимику и дежурные злодейские интонации, не вкладывая в них особого смысла.
Второй момент, он же главный. За последние 10-15 лет с российским кино произошли удивительные метаморфозы. Как только всесильная идеология ослабила вожжи цензуры, как только вместо суровых чиновников Госкино и искусствоведов в штатском бал стали править продюсеры, часть кинематографистов пустилась во все тяжкие. Терпкий аромат свободы опьянил еще вчера трезвые головы, и пустился российский кинематограф в опасный дрейф. Актеры бросились снимать кино, режиссеры — писать сценарии, денежные бизнесмены — сниматься в приглянувшихся ролях. Наступил расцвет дилетантизма. Основа основ кинематографа — драматургия — закачалась и практически без боя сдала свои позиции. Недобрые голоса нашептали режиссерам, что лепить сюжет большого ума не надо — придумывай костяк, от него проложи стрелочки сюжетных линий, а по периметру пусти диалоги. Остальное — дело режиссуры и монтажа. Только вот незадача — даже безупречный режиссер-профессионал не выстроит качественный фильм на негодной основе, как не может вырасти добротный дом на гнилом фундаменте. Пренебрежение элементарными законами физиками грозит обернуться катастрофой. Так и произошло с "Водителем для Веры", сценарий которого ничтоже сумняшеся взялся писать непрофессиональный сценарист Павел Чухрай.
Сюжетные и фактические ляпы перебивают все — и актерскую игру, и попытки смахнуть розовый флер с 60-х, которые принято называть оттепелью, и красивые съемки. Изначальный сюжетный импульс — незавидная судьба генеральской дочки-калеки — столь беззащитна, сколь банальна и претенциозна. Собственно, если бы героиню и не наделили уродливыми больными ногами, участь ее нисколько не переменилась бы. Хуже клейма, чем "дочь высокого чина", будь она хоть трижды здоровая, и так придумать трудно. Вообще игра с уродством в кино — штука опасная, она, как правило, с головой выдает неспособность либо нежелание найти настоящую интересную сюжетообразующую идею. Кстати, второй по количеству кинотавровских призов фильм — "Мой сводный брат Франкенштейн" Валерия Тодоровского — также построен на необъяснимом уродстве главного героя, вернувшегося из Чечни психически неполноценным. И тоже любовно обыгранное уродство здесь оказывается единственным сюжетным стержнем, который на поверку не несет в себе ничего, кроме желания выдавить слезу у неискушенного зрителя.
Впрочем, на уродстве несуразности не кончаются, тем более что и уродство можно, в конце концов, принять как сценарное должное. Но когда, например, к генералу по вызову является водитель и в ответ на чиновные вопросы расхристанно отвечает, словно партнеру по домино, "ну да", "а че?", "да вы знаете, я как-то, видите ли..." и т.п., понимаешь, что даже минимальная жизненная правда режиссеру претит. Или героиня через полгода находит на адмиральской яхте свое кольцо, которое потеряла там во время любовных утех, причем ровнехонько на том месте, где оно упало когда-то. Или серьезный доктор-гинеколог объясняет генералу, почему его дочке нельзя делать аборт. Обойдемся без подробностей, но детали, право, таковы, что доктора впору лишить диплома, не то что генеральской дочке в святая святых заглядывать. А необъяснимое благородство персонажей-злодеев? Не надо быть психологом семи пядей во лбу, чтобы подобный пароксизм благородства отнести на счет натянутости и беспомощности сюжета.
Есть еще проблема: то, что такие фильмы по душе публике, взращенной на мексиканском мыле, объяснимо. Но каким образом они занимают первые места в списках лауреатов главного отечественного кинофестиваля — вот загадка. Вроде профессионалы судят. Похоже, слишком мы увлеклись отмыванием нашего кино от привычной чернухи, слишком снисходительны стали к произведениям искусства, в которых нет мочилова, бухалова и порнухи. Их отсутствие либо присутствие постепенно стало полноправным художественным критерием наряду с режиссурой, актерской игрой, операторским мастерством. Мы подобрались к тому, чтобы награждать фильмы за нравственный посыл, за "человечинку", за один только, пусть и не реализованный, режиссерский замысел. Легкий, но порочный и абсолютно советский путь. Чем тогда нынешние критерии отличаются от приснопамятных советских, когда картины делились на правильные и неправильные, на идейно выдержанные и безыдейные? То же самое, только наизнанку.
Комментарии