Зал понимающе хихикнул.
"А-а, помню, кобелек, как я сраную твою попку подтирал в Баден-Бадене!", — радуется встрече с князем генерал Иволгин. Фердыщенко больше молчит и регулярно пукает. Ганя Иволгин мастурбирует в автобусе. И только небритый, как всегда, Артемий Троицкий в роли обольстителя Тоцкого не пукает и не мастурбирует, а строит плейбоя и подглядывает в щель дощатого нужника за пукающей там Настасьей Филипповной. С экрана четко пованивает.
В зале радостно ржут, но не все, а регионально — кустами. Такого Достоевского мы еще и правда не видели.
Режиссер фильма "Даун хаус" Роман Качанов утверждает, что мысль экранизировать "Идиота" пришла ему в голову в момент работы над "ДМБ" — смешным фильмом на материале армейского фольклора. Там писали в штаны, чтобы уклониться от армии или дать урок новобранцам, — в этом был некоторый смысл. Принципиальные дефекализмы "Дауна" — уже род эстетики и мировоззрения. В какой-то мере мы привыкли, что модернизация Гоголя, Достоевского и Шекспира — это их снижение до уровня психологии и физиологии киноавторов (они при этом убеждены, что подтаскивают авторов на уровень публики). Во все времена искусство искало в людях нечто близкое и объединяющее. Когда-то это была любовь — она устарела. Достоевский что-то загибал про красоту и слезинку ребенка — время его поправило. Нет более спроса на интеллект, сочувствие и актерскую игру. Остается то единственное, что нашли Охлобыстин и Качанов, — нечто универсальное, всеохватное и, главное, понятное.
При этом ни пуканье, ни дефекация, ни опорожнение мочевого пузыря в фильме не являются символом или, не дай бог, метафорой времени и общества. Скорее они служат опознавательным знаком кинотусовки, которая в поисках еще не засвеченных на экране субстанций пришла к какашке и сейчас, как кистью, пишет ею портрет современности. Есть же граффити и акварель — почему не быть какафити и мочарели?
Мышкина декламирует Федор Бондарчук в белом капоре типа шлем и штанах типа слаксы, намечает брейк-данс, который чуть менее топорно завершает безголовый дублер. Он не от мира сего и потому говорит тоном Бильжо из программы "Итого". Прибывает из Цюриха в Москву автобусом, пассажирам которого делают клистир. Добродетелей из себя не строит, пока Охлобыстин не представляет ему стерву Настасью Филипповну: "Сиськи очень большие, а жопа!". Из Пырьева взята сцена с сожжением денег в камине, из учебника про Достоевского — имена героев, из Гринуэя — финал. В финале Рогожин делает из Настасьи Филипповны окорок, который они уплетают вдвоем с идиотом Мышкиным. Окорок в траурном убранстве и почему-то жирный. Общий восторг. Все колются.
Куда художников повлечет дальше, вопрос трудный: каждый раз кажется, что уже предел. Охлобыстин вот сделал римейк "Идиота" ("офигенная идея!"), изобразил в нем Рогожина и уехал инкогнито в Среднюю Азию, где отключил мобильник и посвятил себя Богу. Что его подвигло: сознание греха перед литературой или жемчужина русского фолькора поговорка "На тебе, Боже...", — останется его тайной. Если за ним последуют его единомышленники, мы, возможно, вернемся к менее ароматному кинематографу, к слезинке и красоте.
Комментарии