Ксения Суворовцева “Луна. 1 часть”

Луна, как огромный пятак, нависла над моим окном, и казалось, что она вот-вот вкатится в комнату, бухнется прямо на кровать, придавив меня своей страшной тяжестью. Ощущение было таким реальным, что я

8 августа 2005, 09:33

Луна, как огромный пятак, нависла над моим окном, и казалось, что она вот-вот вкатится в комнату, бухнется прямо на кровать, придавив меня своей страшной тяжестью. Ощущение было таким реальным, что я рывком поднялась и, ступая по холодному паркету побрела на кухню. Хотелось воды, а еще больше хотелось напиться вдрызг, так, чтоб все забыть, даже собственное имя. Опять! Опять этот сон! Проклятье! Он мучает меня уже 10 лет, не меняясь даже в деталях. И я точно знаю, когда луна наберет полную силу и будет светить с неба злым кошачьим глазом, я, словно оборотень, чующий, что пришел его час, буду просыпаться среди ночи и мне захочется выть, выть, выть …

Из своего детства я почему-то хорошо помню только несколько эпизодов, остальное – смутно, словно размазанное дворниками по стеклу. Я помню зоопарк и маленького коричневого пони. Я стою перед ним и изо всех сил упираюсь ножками в белых гольфиках и красных туфельках в раскаленный асфальт, не давая чтобы меня посадили на спинку лошадки. Я поднимаю свою мордашку, всю в слезах и соплях, и с мольбой смотрю на маму: “Не надо! Ему зе тязело будет!” Плачу, глотая соленые слезинки. Но в ответ слышу строгий мамин голос: “Ольга, не дури, – она всегда называла меня только так, – это его ра6ота!” И я, как шарик, оторванная от земли сильной маминой рукой, взлетаю на спинку пони. Меня сфотографировали. Маме эта “семейная” умилительная фотография нужна была для какой-то выставки в горсовете. Она была “ответработником” и активисткой от рождения. Говорила всегда четко и ясно будто рапортовала. Мама всегда носила строгие, даже чопорные, деловые костюмы и наглухо застегнутые под горло блузки. Свои роскошные черные волосы она укладывала в такой тугой узел на затылке, что брови ее всегда были удивленно приподняты, а под тонкой кожей над глазами, словно синеватые язычки пламени, проглядывались жилки.

Своего отца я никогда не видела и, честно говоря, лет до десяти искренне недоумевала; зачем он вообще нужен и какова его роль в семье. Маминого воспитания мне вполне хватало. Потом, когда подросла, все же поинтересовалась: кто он и где сейчас. Мама сказала, что мой отец, человек геройского характера, погиб в тот год, когда я родилась, исполняя интернациональный долг в Афганистане. И только много позже я поняла, что мама ошиблась в выборе исторической эпохи: наши войска в Афган ввели в 1979, а я родилась в 1976.

Другое яркое воспоминание – Тамара-Cнегурочка, моя пожизненная боль. Я хорошо помню тот холодный зимний вечер, и себя десятилетнюю. Я стояла босая на холодном каменном полу лестничной клетки и широко открытым ртом глотала колючий морозный воздух так, что казалось, он наполняет меня от пупка до макушки. Мне хотелось заболеть и лопасть в больницу. Тогда бы мама не смотрела на меня месяцами, как на пустое  место, вечно занятая  своей работой. Она бы сидела в больнице возле моей кроватки и горько плакала, боясь, что я умрy.

Вдруг дверь подъезда открылась, (мы жили на первом этаже), и я сразу юркнула в  распахнутую дверь квартиры, испугавшись, что это мама. Но в дверь вошла высокая светловолосая девушка. Она была закутана в пушистую белую шубку, будто Снегурочка, и почему-то спотыкалась на каждом шагу, странно хихикая. Если бы не дядя, который тогда показался мне почти дедушкой, она 6ы давно  упала. Он по-хозяйски схватил ее под руку и повел по ступенькам приговаривая слащавым голосом: “Топ-тол, топ-топ”. Я осторожно рассматривала их в полуоткрытую дверь. Поравнявшись со мной, девушка меня заметила. “Привет, малыш”, – звонким, как серебряная монета, голосом сказала она, будто мы были знакомы сто лет, подмигнула  огромным ярко-синим глазом. Таким синим, что летнее небо заглянув в него, устыдилось бы своей  бледности. Глаза эти показались мне  странно знакомыми. Я точно знала, что видела их уже, но когда и у кого? Дядька потащил девушку наверх, а я пошла к себе в комнату под теплое одеяло, в больницу мне уже расхотелось.

Я взяла, что-то почитать, но никак не могла сосредоточиться, перед глазами стояла незнакомка в пушистой шубке. “Снегурочка” – так я ее окрестила. Вот была бы я такой красивой! Тогда бы меня любили все! Я скатилась с кровати и, крепко зажмурив глаза, подошла к зеркалу. Мне казалось: случится чудо и, открыв их, я стану белокурой сказочной принцессой. Но чуда не случилось, а из зеркала смотрела на меня черноволосая, не по годам высокая и крупная, что всегда раздражало мою тоненькую маму, девочка. Разве что глаза у меня били красивые: огромные синие-синие, как у...

Меня словно током ударило, я поняла, почему глаза Снегурочки показались мне такими знакомыми! Это были мои глаза! И цвет, и форма, и длиннющие загнутые ресницы, и даже маленькая черная родинка на верхнем веке правого глаза. Я долго думала: как же может так случиться? Мы не могли бить родственниками – это точно. Хотела спросить у мамы, да так и не решилась. Мы с ней редко разговаривали. Она рано уходила, поздно возвращалась. А делиться с мамой откровенностями я так и не научилась. Больше Снегурочки я не видела, и то странно-тревожное чувство, которое она у меня вызвала, стало забываться, как и она сама.

Прошло шесть лет. Перестройка лопнула, вслед за ней и Союз. Коммунистов погнали, правда, которые успели одемократиться остались, с ними и моя мама. Она все так же оставалась заметной фигурой в нашем городке, и все так же незаметной оставалась для нее я. Правда в денежном плане я никогда не страдала. Хорошие шмотки, дефицитные деликатесы, карманные деньги – сколько угодно – только покупай всё, Ольга, сама, без мамы. Многие завидовали, а я была несчастна. “Лучше быть несчастной с деньгами, чем без них”, – часто повторяла я себе услышанную от одноклассницы фразу. Я тогда попыталась хоть с кем-то поделиться своими чувствами. Но в ответ увидела только удивленно приподнятые выщипанные в ниточку брови, да взгляд, устремленный на мою супермодную кожаную куртку с заклепками. Тогда я не понимала смысла этой фразы - теперь понимаю.

Больше попыток завязать дружбу я не предпринимала, так и оставалась в родном классе одна, как кукушка. Отсутствие общения всегда заменяла книгами. Мальчиками тоже не интересовалась, хотя начала замечать, что становлюсь красивой. Но не той легкой воздушной красотой, которую воспевали во все времена поэты, а, яркой, тяжелой, земной. Я выглядела старше своих лет и страшно стеснялась своих округлых плеч, налитой груди и высокого роста. “Типичная куртизанка”, – смотрясь в зеркало, глядя на полные ярко-красные губы, с отвращением шептала я. Сейчас, вспоминая себя шестнадцатилетнюю, точно могу сказать: у того, кто видел меня впервые, вряд ли я ассоциировалась со словом “невинность”. Такая вот шутка природы.

А потом появилась она, Снегурочка, жизнь моя перевернулась и закружилась как опрокинутая карусель...

Лето выдалось жарким. Жарко било уже в мае, в середине июня жара стала уже невыносимой. Я тащилась к себе домой с озера пешком, так и не дождавшись автобуса. Противные струйки пота, словно червяки ползли по лбу, под мышками, по бедрам. Наконец-то я вошла в спасительную прохладу нашего старого, добротной сталинской постройки, дома. Остановилась, с наслаждением вдыхая прохладный воздух. “Привет, малыш, – послышался сверху знакомый, но уже полузабытый голос, – а ты выросла!” Я резко вскинула голову – это была она, Снегурочка! И она повзрослела. Короткое красное платьице будто прикипело к стройной фигурке с тонкой талией и высокой, чуть полноватой для такой худенькой девушки, груди. Она смотрела на меня ласковыми синими глазами, и мне захотелось плакать, словно после долгой разлуки я встретила дорогого человека. “Пойдем ко мне”, – сказала девушка и протянула ладонь с длинными интеллигентными пальцами. И я пошла.  Ее звали Тамара. Как-то я ей сказала, что имя это ей совсем не подходит, лучше било 6 Светлана или Снежана. Но Тома посмотрела на меня грустно и сказала: “По морде-то я, может, и Светлана, а в душе...” –  и замолчала, задумавшись. Я с удивлением смотрела на Тому – морда? Обычно она не употребляла таких слов, всегда изъяснялась правильно и даже как-то непривычно литературно.

Я стала каждый день бывать в Томиной небольшой двухкомнатной квартирке, где было мало мебели и много цветов – вьющихся, плетущихся, цветущих и отцветающих. И всегда мне казалось, что при Тамарином появлении каждый цветочек поворачивается в ее сторону, будто приветствуя. Однажды я Томе так и сказала, а она улыбнулась, погла­дила меня по голове и сказала: “Вот глупая!” И мне стало так хорошо-хорошо, что захотелось плакать. Оказывается Тома жила в этой квартире уже давно, просто ее снимала. Мебель и цветы были ее, а стены чужие. А мы c ней не встречались. В городах, даже небольших, такое иногда случается.

С Томой было интересно, мы могли часами разговаривать на разные темы: хоть о судьбах человечества и солнечной системе, хоть о месячных которые задерживаются. Но эта проблема волновала только Тамару. Я, конечно, понимала, что это за примета такая, но ко мне она не имела ни малейшего касательства. Тома была очень умной и начитанной, а работала секретаршей с грошовой зарплатой непонятно в каком учреждении и на все мои вопросы отвечала “Мне хватает”.

Но лучше всего, мне казалось, Тамара разбирается в людях. Малейшие порывы и тончайшие ноты человеческой души были ей ясны, как день. По моим рассказам она всегда давала точную характеристику моим учителям, одноклассникам, знакомым, только о моей маме мы как-то не говорили, Тома старательно уходила от разговора. Мне это казалось удивительным, как удивительной казалась ее способность по маленькой детали одежды, особенности походки, построению предложении, схватывать суть человека, будто она смотрела в его душу, как в зеркало. “Чего ты удивляешься, – однажды проговорила она, – я же дипломированный психолог.” И немного помолчав, добавила: “Сапожник без сапог”. Я тогда не поняла, что она имела в виду, а расспрашивать не стала. И мудрая Тамара была как-то по-стариковски, и часто мне говорила: “Запомни, малыш, всё что ни делается – всё к лучшему, только это лучшее надо рассмотреть. Beдь жизнь несчастья, беды и поражения подбрасывает недаром – она учит нас, может, мы Бога забывать стали, а, может, что другое. Ты учись, малыш, и никогда на судьбу не жалуйся, борись с ней, поворачивай в свою сторону, но никогда не жалуйся, и никуда она от тебя не убежит.”

Я, затаив дыхание, кивала головой: да, да, да. Боже мой, как трудно сказалось следовать этому правилу! Но все же когда тоска, словно змея, шевелится у сердца, я повторяю будто заклинание: “Всё к лучшему, всё к лучшему” – и становится легче.

Была у Тамары одна странность: она могла пропасть на неделю-полторы. Я не могла до нее достучаться ни утром, ни вечером, как-будто она вообще здесь никогда не жила. В такие дни мне казалось, что Тамара мне приснилась, как красивая сказка, и я чувствовала себя совсем-совсем одинокой. Но она ничем не объясняла своих исчезновений.

продолжение следует…

Подписывайся на наш Facebook и будь в курсе всех самых интересных и актуальных новостей!


Комментарии

символов 999

Loading...

информация