Ксения Суворовцева “Луна. 3 часть”

Продолжение. Начало в предыдущих главах Так я сказалась под арестом. Словно маленькую, каждое утро мама водила меня за ручку в школу. Звонила каждый час заучу – проверяла, на уроках ли я. Ровно в

8 августа 2005, 09:37

Продолжение. Начало в предыдущих главах

Так я сказалась под арестом. Словно маленькую, каждое утро мама водила меня за ручку в школу. Звонила каждый час заучу – проверяла, на уроках ли я. Ровно в 15.30 присылала своего шофера, чтобы отвезти меня домой, дома тоже донимала звонками, стала раньше прихо­дить с работы. За тот период я получила от мамы столько внимания, сколько не получала за всю жизнь.

Я ни о чём ее не спрашивала, знала, что не ответит. И вообще мы почти не разговаривали, А меня мучил вопрос: что их связывает, почему они ненавидят друг друга? И я сделала гадость: начала рыться в маминых вещах: в бумагах, одежде, старых тряпках. Я пыталась найти  что-нибудь, какую-то зацепку, которая поможет разгадать мне эти тайны. И когда я совсем отчаялась, мне повезло. В то утро я занялась генеральной уборкой. Полезла на антресоли и обнаружила там целую батарею коробок: из-под обуви, тортов, конфет. Я смахнула их на пол, и из одной коробки дождем посыпались старые фотографии. Я начала их пересматривать. Какие-то чужие люди, ни одного знакомого лица. Хотя нет, вот мама, ей вручают какой-то значок. И вот мама, совсем молодая, наверное, институтская фотография.

И тут я увидела эту фотографию – молодой человек лет 22-х, очень красивый, с полными, четко очерченными губами и выразительными, я почему-то была уверена, что синими, хотя фотография была черно-белая, глазами. Где я могла видеть это лицо? Я долго думала и вспомнила: фотография этого молодого человека, но в красивой рамке и цветная (вот откуда я знала, что глаза синие), стояла на серванте в Томиной квартире. “Кто это?” – однажды спросила я. Она как-то странно посмотрела на меня и сказала: “Мой брат”. A потом добавила: “он умер”. Значит, Тамарин брат. Но почему его фотография оказалась у нас? Какая здесь связь? Никакой связи я не видела и решила показать фотографию маме. В конце-концов имела я право знать, что происходит. Едва дождавшись, пока мать вернется с работы, я спросила, протягивая фотографию: “Кто это?” Даже не  взяв ее в руки, будто она была отравленной мать сказала, “Откуда? От этой дряни?” “Нет, – ответила я, – с антресолей”. “Значит я ее не выбросила, – мамин голос дрожал, – это никто, забудь”. “И она развернулась, уходя в свою комнату и четко давая понять, что разговор закончен. “Это Тамарин брат, – закричала я задетая ее высокомерием и нежеланием говорить, – почему его фото оказалось у нас, если ты не скажешь, я пойду к ней?” “Не смей – мама тоже перешла на крик и ухватила меня за волосы, – не сметь ходить к этой мерзавке!” Но я вырвалась, оставив в маминых руках клок своих волос, и мне показалось, что вместе с волосами оторвалась и та тоненькая нить что связывала меня с матерью. “Ты злая, злая, – словно ребенок сквозь слезы повторяла я, – больше я к тебе не вернусь!” И я побежала к Томе.

Дверь ее квартиры была слегка приоткрыта, я без стука вошла Тамара была на кухне. Сидела, положив голову на стол и прикрыв её руками. Запах спиртного, стоявший на кухне, был таким тяжелым, что казалось, на нём можно повесится. Тамара была пьяной вдрызг. Она спала  и храпела, как мужик. “Тамара – позвала я, – Тома!” Бесполезно. Она спала, как убитая. Но я решила – сегодня узнаю всё. Я набрала из-под крана холодной воды и выплеснула ее на Тамару. Ледяные брызги отбились от стенки и дождем окропили мое разгоряченное лицо. Но Тамара только слегка пошевелилась и промычала нечто невразумительное. Я плеснула на нее еще воды, еще и еще – никакого результата. Тогда я схватила ее за плечи и потащила в ванную, набрала полную раковину воды и держала в ней “золотую” Томкину голову до тех пор, пока она не начинала упираться в нее руками, стараясь вырваться. Наконец в мутных Тамариных глазах мелькнул слабый отблеск мысли, она убрала мою руку со своей головы и хрипло прошептала: “Больше не надо”. Томка стояла мокрая, несчастная, косметика грязными потоками стекала по ее лицу, спутанные волосы как веревки, обвили ее плечи. Я сняла с вешалки большое бирюзовое полотенце, Томкино любимое, вытерла ей лицо, слегка просушила волосы. А она стояла и плакала молча, только слезы тоненькими ручейками стекали по ее щекам.

“Я знаю, зачем ты пришла, – чуть позже, когда мы пили обжигающий крепкий чай, сказала Тамара, уже протрезвевшая, – я тебе всё pacскажу”. И она рассказала.

Она рассказывала долго, а я сидела и слушала, мне казалось, что навалился на меня тяжелый камень и не дает мне дышать. И вместе с тем, все, что говорила Тома, я воспринимала как должное, будто давно знала эту историю. Я повзрослела в один вечер. Иногда так бывает.

Они жили втроем: Тамара, ее брат Алексей и мать Зинаида. Мать была, как говорится, легкого поведения и сильно пила. Тома родилась, когда Лёшке было уже 12 лет. К тому времени мамка Зинка стала уже законченной алкоголичкой, пьяной Тому зачала, литрами глушила водку будучи беременной. Но девочка родилась красивая и здоровая, на удивление даже врачам. Только Зинке ребенок не нужен был. Три раза она пыталась сбежать из больницы, но ее ловили и силой заставляли кормить девочку. В день, когда ее должны были выписать, Зинка напилась вдрызг, украв у кого-то из персонала спирт. И потом пьяная, растрепанная. с завернутым в казенные серые пеленки ребенком, поплелась домой, предлагая каждому встречному купить девочку, и люди шарахались от нее как от чумной. Дома она положила орущего ребенка на стол и сказала Лёшке: “На, нянькаися!” – развернулась и ушла на целую неделю. Лёша взял уже даже не плачущую, а еле всхлипывающую сестренку на руки, едва при этом не оторвав ей голову, и заплакал сам. Он плакал так долго, что уже не осталось слез, и, казалось, сейчас вместо них вытекут глаза. Это были последние слезы в его жизни, больше он не плакал никогда.

Сестренку он решил назвать Тамарой, очень ему нравилось это имя. А выкормила ее коза Манька, которую держала в своем маленьком дворике с чудом уцелевшим среди бетонных многоэтажек домиком-теремком, соседка бабка  Люся. А когда козу пришлось продать,  потому что баба Люся совсем слегла и дочка забрала ее к себе. Лёшка научился воровать в магазине детское питание. И ни разу не попался. А может девчата-продавщицы просто старались не замечать оборванного мальчишку. Лёшка потом много воровал, но только продукты, матери неделями не было дома, а есть хотелось. Почему у Зинки не отобрали родительские права не известно. Но так они и жили – полуголодные, полуодетые. Лёшка мечтал об одном: скорее закончить школу и пойти на работу чтоб не голодать.

Он сам водил Тому в садик, готовил ей, купал, стирал ее нехитрую одежку, даже научился заплетать в косы ее пышные белокурые волосы. Во дворе никто с Томой не хотел играть, да и в садике тоже – как же статус не тот! Ho ей никто не был нужен кроме Лёши. Всеми своими маленькими радостями и горестями ока делилась с ним. А он всегда говорил: “Прорвемся!” И когда Тома спрашивала, почему соседская Светка обзывает ее “маленькой слюской”, и когда в доме не было куска хлеба, и когда Зинкины собутыльники устраивали в квартире оргии, а они вынуждены были ночевать в холодном запустевшем домике бабы Люси. “Прорвемся!” – говорил Лёша и сжимал кулаки так, что хрустели суставы “Плолвемся”, – повторяла Тома и спокойно засыпала у него на руках, и не было для нее ничего надежнее этих рук.

Когда Тома пошла в первый класс, умерла мать, аккурат 1-го сентября. Лёшке тогда уже было почти 20 лет, он работал на техстанции, очень неплохо зарабатывал. Мать они похоронили, и оба не плакали. Она почти не знала эту старую с землистым лицом женщину, лежащую в тесном черном гробу.

Так они стали жить вдвоем. Матери даже ее давние кореша давно не докучали – боялись Лёшку, деньги были. “И всё шло хорошо, – Тамара помолчала, глотнула чаю, – мы прорвались”. Чашка плясала в ее дрожащих руках, горячие капли падали на колени, но она этого не замечала... “Мы прорвались, – невесело улыбнувшись продолжала Тома, –точнее не мы, а Лёшка. Парнишка из неблагополучной семьи, жалкий оборвыш, который ничего кроме грязи в своей жизни не видел и который должен быть в этой грязи захлебнуться, выбрался в люди, и всё у нас было хорошо, пока не появилась твоя мать”.

продолжение следует...

Подписывайся на наш Facebook и будь в курсе всех самых интересных и актуальных новостей!


Комментарии

символов 999

Loading...

информация