Андрей Блудов: “Честность собственного труда делает мою работу понимаемой”

Имя Андрея Блудова известно не только в Украине, но и во многих странах Европы. На сегодняшний день он является членом Союза художников Украины, преподает живопись в Академии изобразительных искусств. На его счету три персональные выставки в Национальном музее Украины, ряд выставок в престижных галереях Швейцарии, Испании, Франции, Германии, Бельгии и других странах. Многие музеи, галереи, банки, частные коллекционеры по всему миру имеют его работы в своих собраниях. Андрей Блудов живет и работает в Киеве, является инициатором фестиваля лэнд-арта “Весенний ветер”, собирает вокруг себя известных киевских литераторов и регулярно представляет столичному зрителю свои новые проекты.

— Вас знают в Украине и за ее пределами. Достаточно ли художнику славы в ограниченных кругах, кругах ценителей?

— Сейчас живопись заняла свое камерное место, вернулась сама к себе. Она тем и хороша, что это самодостаточное искусство, заключенное в периметр холста. В какой-то степени — это “замедление”, поскольку в конкуренции изображений, которые толпятся в современном мире, телевизионных, фотографических, живопись имеет совершенно другую динамику — замедление. Это абсолютно медиативное состояние, я имею в виду качественную живопись, конечно, которая звучит через свои средства. Поэтому естественно, что она не является актуальной, так как среда пресыщена другими изображениями. Ведь запоминаются те изображения, которые подают себя остро, парадоксально, в конце концов, телевидение очень многое формирует: клиповое мышление, к примеру. А живопись находится на таком островке, как заповедник в своем роде.

— Вы считаете себя “редким видом”?

— Я пытаюсь быть самодостаточным человеком, который реализует то, что ему дано, создает вокруг себя свой собственный мир, реализует те темы и идеи, которые ему близки. Мой язык достаточно своеобразен. Я подошел, наконец, в своем творчестве к очень серьезным для себя вещам, и это отражено в моих картинах. Я имею в виду даже последний свой проект “Тайный сад”, и я пытаюсь углублять эту тему. Меня мало заботит моя известность среди простых людей, или к какому направлению меня причисляют критики. Просто мне кажется, что то, что я делаю, является ценностью Я никогда не оборачивался на реплики.

— Ваши любимцы в истории искусств?

— Мои любимцы? Импрессионисты, конечно. Левитан — еще с детства. Среди современных художников — много разных имен.

— Вы могли бы назвать то, что Вам откровенно не нравится в современном искусстве, если взять украинскую ситуацию, или в искусстве не бывает ошибок?

— Ошибки бывают. Просто есть ситуация, которая происходит сейчас, и есть ситуация, которая будет через несколько лет. Дело в том, что Киев избыточен в плане злословья. Здесь все друг друга не любят. Но все люди меняются. Кто знает, что через несколько лет будет писать тот или иной художник? Я никого не буду называть. У меня есть, конечно, свои пристрастия. Киевская ситуация, если посмотреть на нее со стороны, напоминает возню детей в чулане под лестницей.

— У Вас есть ученики. Они Вас наследуют, повторяют, используют Ваши живописные приемы. Вы спокойно к этому относитесь?

— У меня нет учеников. У меня есть студенты. Я абсолютно спокойно к этому отношусь. Я не позиционирую себя как учитель или идеолог. Более того, всем, кто спрашивает, как это сделано, я объясняю. В конце концов, очень многие художники подражали другим. Если чей-то стиль напоминает меня, то, возможно, этот художник пройдет какие-то рубежи и может выйти к совершенно иному. Меня волнует другое: иногда идеи распирают. Благодаря какому-либо проекту, возникает много новых идей, и я точно знаю, что я должен делать. Это и является актуальным для меня.

— Есть мнение, что живопись Андрея Блудова — это эксплуатация приема. Можете это прокомментировать?

— Не так все просто… Пусть комментируют те люди, которые так говорят. С какой стати мне комментировать чье-то мнение? Конечно, существуют какие-то приемы, но на самом деле, если просмотреть мои проекты с 1994 года, то дистанция колоссальная. За это время прошло так много, и только пристальный интерес к тому, что я делаю, скажет, что на самом деле это никакая не эксплуатация.

— Вы могли бы сесть и написать книгу о том, что Вы делаете, как это в свое время сделал Малевич?

— Если еще несколько искусствоведов спросят меня об эксплуатации приема, наверное, я приглашу всех на курс лекций о современном искусстве, и издам альманах.

— На волне “оранжевой революции” образовалась группа художников, которые занимаются достаточно сомнительным искусством, но, попав в нужную “струю”, заработали себе славу “революционных” художников. И, вообще, считается, что художник — это зеркало эпохи. Вы — зеркало эпохи или зеркало своего внутреннего мира?

— Я не думаю, что эти вещи можно разделить. Дело в том, что мое сознание является частью неких процессов, которые происходят в обществе Я, скорее, думаю, что я отражаю то, что происходит со мной, то, что мне интересно. Но когда я выношу это на суд зрителя, я вижу очень мощный резонанс, потому что меня интересует сознание современного человека. То, что я попытался воплотить в “Тайном саде” — это некая аллегория человеческой памяти. Это сознание, лишенное какой-то устойчивой вертикали, оно слегка хаотично. Эти картины поехали в Швейцарию и отразились в других странах. Там это оказалось очень интересным и востребованным. Это свидетельство того, что люди думают так же. И мои внутренние токи востребованы, понимаемы и желаемы для других людей.

— Живопись умерла?

— Она умерла для того, кто так решил. Я, например, только сейчас начинаю понимать, что такое живопись, только сейчас подхожу к каким-то очень серьезным задачам. Потому что живопись неисчерпаема. Она перестала быть актуальным искусством. Тем не менее, она имеет свои задачи и решает их.

— Каждая эпоха герметична. Никогда нельзя до конца прочувствовать эпоху в целом. Современному зрителю возможно до конца прочувствовать Андрея Блудова?

— До конца, конечно, нет, потому что все равно люди живут в тотальном непонимании друг друга. Просто мое искусство оставляет зрителю очень большой маневр для додумывания, оно приглашает в игру.

— Что Вы ждете от зрителя? Вам необходимо правильное прочтение Вашей живописи? Поскольку ее можно воспринимать просто как безупречно выполненную работу, не задумываясь о внутреннем смысле и не читая аннотаций.

— Зритель важен. Он замыкает триаду: художник — картина — зритель. Честность собственного труда делает мою работу понимаемой. Я не знаю, какими будут мои картины в будущем. Они зашифрованы, причем иногда настолько, что автор не может их разгадать до конца. Это многомерные композиции, где наслаиваются совершенно разные пространства. Здесь уместно безумное количество версий. Те люди, которые обладают моими картинами, говорили мне, что мои картины — это большие путешествия. Это нескончаемый путь. И каждый новый проект — это приглашение к следующему.

Я пишу, так как я хочу. Мои работы лишены какой-либо актуальности. Я не рисую Кучму, или что-то такое, отчего улыбнешься, когда посмотришь. Сейчас довольно много искусства с “приколом”, но это затеи других людей, и меня они не интересуют совсем.

— Ваша дружба со многими киевскими поэтами — это взаимопроникновение или попытка создать некую среду?

— Киевский мир настолько разделен, люди, которые связаны с музыкой и литературой, почти не общаются с художниками. Поэтому это в какой-то степени усилие, направленное на коммуникацию, общение, и на среду, в конечном итоге. Это взаимообмен.

— Сравнивая западную ситуацию и нашу, скажите, киевский бомонд — это смешно? И существует ли он вообще?

— Я бы не сказал, что это смешно. Это зависит от всех нас. Если взять Амстердам или Париж, там находится такое количество художников и галерей, что эти люди никогда не пересекаются. В Киеве нет выстроенной иерархии — ее выстраивает государство, в первую очередь. Музей, допустим, покупает “имена” за очень высокую цену. И у каждой галереи есть свой статус.

Здесь это отсутcтвует. Просто там люди внутренне более свободны.

Беседовала Вика Мироненко