Нотр Дам, или мужская душа наизнанку.

В своё время об этом величайшем мюзикле было сказано и написано столько, что сказать или написать что-то новое просто невозможно, даже с точки зрения банальной комбинаторики. Фотографии исполнителей и танцоров давно пылятся под стеклом на письменных столах, тексты на французском и русском языках могут декламировать по памяти даже школяры-двоечники, а история создания мюзикла разве что в школах не преподаётся. Устраивать ещё одну поверхностную ретроспективу особого смысла не имеет, но было бы очень полезно обратиться к отдельным образам, которые, собственно, и являются самыми яркими самоцветами в восхитительной мозаике Notre-Dame de Paris musical.

Каждый образ романа Гюго по-своему трагичен, и творческий дуэт Коччианте-Пламондон идеально перенесли этот трагизм в свою постановку, в глубоко эстетичной и одновременно очень доступной форме.

Основное достижение постановки – смещение акцента на образ Квазимодо. Дело в том, что этот образ так или иначе близок и актуален для любого мужчины (вот про женщин точно не скажу, но предполагаю, что в какой-то мере тоже). Уродец, страдающий от того, что никто даже не пытается рассмотреть красоту его внутреннего мира, живёт в каждом из нас, тихонько страдая и постепенно привыкая к своей проклятой судьбе. Да-да, именно так! Тот, кто серьёзно не задумывался об этом в возрасте 14-18 лет, с большей вероятностью провёл эти годы в летаргической спячке, нежели в обществе сверстников. Человек растёт, и маленький уродец изменяется вместе с ним – растётуменьшается, меняет формы – но остаётся навсегда, до самого последнего удара сердца. А что ему нужно-то? Пожалуй, не так много – быть понятым и любимым. В своём трагизме одиночества Квазимодо в чём-то схож с Призраком оперы – только он менее склонен к подсознательному мазохизму. Кстати, почему на эту роль взяли певца Гару, в общем-то специализирующегося на легкомысленных весёлых песенках, до сих пор остаётся загадкой. Сам Гару считает, что продюсеры впервые встретили его в “удачный” (прости Господи) момент – певец находился в глубокой депрессии, тяжело переживая утрату подруги, которую изнасиловали и затем зверски убили.

Следующий по важности образ – это, конечно же, Фролло, просто блистательно выглядящий в исполнении Даниэля Лавуа. Этот человек принял решение отречься от мирской жизни, посвятив себя служению Богу и Церкви. Много лет он счастливо провёл в целибате и благочестии, пока перед Собором не появилась какая-то уличная плясунья цыганских кровей. Очарование её светлого и лёгкого образа играючи разрушило толстые каменные стены внутреннего санктуария Фролло, в котором он удерживал свои плотские и низменно-душевные желания. И разрываемый двумя совершенно противоречивыми устремлениями – продолжать простую и понятную аскетичную жизнь или плюнуть на всё и улететь вслед за майским ветерком по имени Эсмеральда, несчастный клерик теряет самообладание и начинает совершать одну фатальную ошибку за другой. Не будучи по натуре злым человеком, он поступает настолько зло, что это не может не шокировать. Фролло чувствует, что его мир рушится, что исчезает всё, во что он верил, и его вселенское отчаяние великолепно передано в сольной партии Tu vas me detruire (“Ты уничтожаешь меня”).

И третий “страдалец” Нотр-Дама – это капитан королевской стражи, лучезарный Феб. Его трагизм наименее зрел, и его проблема, пожалуй, наиболее просто и одномерна. На самом деле он страдает от своей инфантильности, то есть вот так по-детски тянет руки к Эсмеральде, в страстном желании с ней “поиграть”. При этом очень по-детски наплевательски относится к чувствам любимого им и любящего его человека – несчастной Флёр-Де-Лис. И ведь что характерно, в итоге сюжета он один из всех основных мужских персонажей остаётся в живых. Ибо он ещё не созрел для смерти. Его трагизм не фатален – это всего лишь затянувшаяся “болезнь роста”, а дети не должны умирать даже в романах.

Вот так в триптихе этого кривого зеркала и отразились, пожалуй, самые важные проблемы, которые терзают душу мужчины и ввергают его как в гнуснейшие авантюры, так и в самые светлые деяния. Конечно, таинственной и загадочной женской душе в романе (а, следовательно, и в мюзикле) уделено внимания не меньше – но это уже несколько иная история.

Андрей Годар.