Брайан Олдисс. ОКСФОРДСКИЕ СТРАСТИ

Отрывок из романа

Еще разгуляется
* * *

Деревню Хэмпден-Феррерс, что под названием Моулси значилась еще в кадастровой книге Вильгельма Завоевателя в 1086 году, местная газета "Оксфорд Диспетч" как-то назвала "Самой заурядной деревушкой". Было это пять лет назад, но столько лет прошло, и о заурядности речи нет. Однако деревня напоминала многие другие в округе, хотя бы по причине собственной древности.
Она уже несколько веков выглядела так же, как сегодня. В ней всего три улицы. Выше остальных шла Коутс-роуд, она тянулась по изгибу небольшого холма, а назвали ее так в честь фермы неподалеку. Обоими концами Коутс-роуд выходила на главную улицу, где стояли церковь и более пристойный из двух здешних пабов. Их окружали домики поменьше, выстроенные в основном из местного камня. От главной улицы отходил узкий проулок Климент-лейн, что растворялся в тупиках тропинок небольшого землевладения сразу после паба "Медведь", который предпочитали те из жителей, кто попроще.
Над Коутс-роуд возвышалась каменистая гряда Моулси, и с нее на юг текла речушка Хэмпден. Она струилась под мостами - и на главной улице и на Климент-лейн, стремя воды в речку Ок, с которой сливалась близ Марчэма. Речка - скорее ручей - была невелика, "в такой и топиться нет смысла", как однажды заметил Джереми Сампшен, один из обитателей деревушки.
Прошли те дни, когда в деревне жили землепашцы, которые в основном ее и построили. Большинство сегодняшних жителей Хэмпден-Феррерса - из научных кругов Оксфорда; он всего в пяти милях отсюда по дороге, которая еще на памяти у ныне живущих была обычным проселком. Один из наиболее примечательных жителей обитал в огромном доме на западном конце Коутс-роуд - Вест-Энде. Он был историк, его звали Фрэнсис Мартинсон, работал он в Вулфсон-колледже. Ему уже почти сорок, он опубликовал несколько сочинений на исторические темы, и больше других стали известны два: "Миф города" и "Государства, исчезнувшие в Средние века". Теперь он выпустил более популярную книгу под названием "Всепрощение". Ее неплохо раскупали, так что росла не только сумма на его счете в банке, но и его самооценка. Правда, сегодня он пребывал в некотором волнении, хотя просто завтракал клубничным йогуртом, прихлебывая утренний кофе. С ним за столом сидел его брат Фред. Он молчал. У Фреда синдром Дауна, и он рано состарился, хотя ему всего тридцать четыре года - он моложе своего щеголеватого брата, сидевшего напротив.
Фрэнк заговорил с ним, пока Фред за обе щеки уписывал огромный тост с острым паштетом:
- Фредди, я скоро уйду. Энн, твоя медсестра, вот-вот появится и будет за тобой приглядывать. Я поеду на работу, в колледж, это совсем недалеко.
- Опять за границу едешь? - спросил Фред.
- Нет-нет, просто в колледж. Мне надо подготовиться к встрече с одной дамой. Ее зовут Мария Капералли, она графиня Медина-Миртелли.
- Из-за границы, да?
- Из Италии. Приехала к нам в Оксфорд, завтра прочтет лекцию в колледже.
- А я с ней познакомлюсь?
- Будем надеяться, Фредди. Она весьма шикарная дама.
- А. А ей я понравлюсь?
- Конечно, - сказал Фрэнк. - Я ее видел лишь один раз, шестнадцать лет назад, она произвела на меня тогда большое впечатление, и мы все это время иногда переписывались.
- Она к нам в деревню приезжала?
- Нет, Фредди. Но может, через день-два приедет на Вест-Энд, тут и с тобой познакомится. Я в ее честь устраиваю прием. Насчет обслуживания уже договорился.
Поневоле он спрашивал себя: а вдруг между ними вспыхнет что-то такое, романтическое? Или у него с Марией выйдет, как Диккенс написал про Флору Финчинг?(1) Фрэнк все-таки желал, чтобы его Мария больше походила на Марию юных лет Диккенса - ту, кого писатель называл "карманной Венерой".
Поднявшись из-за стола, Фрэнк сообразил, что съел йогурт, не ощутив вкуса. На прощание потрепал брата по плечу.
Напоследок Фрэнк бросил корм золотым рыбкам в декоративном водоеме в саду. Солнечные лучи уже взблескивали на их спинках, пока рыбки лениво плавали стаей туда-сюда, все вместе, но, пожалуй, не преднамеренно. Может, какой-нибудь инстинкт руководит этими рыбками, подумал Фрэнк Мартинсон, но разве определишь, какой, если сам не побываешь в обличье золотой рыбки?.. А даже если и побываешь? Он улыбнулся собственным мыслям. Та же непостижимость, что изумила бы любого постороннего, возьмись он наблюдать за людьми, которые носятся туда-сюда между Хэмпден-Феррерсом и Оксфордом...
Рыбки отнеслись к корму без энтузиазма: их прекрасно кормили. Вот они развернулись и медленно двинулись через пруд двумя стаями, скользя под самой поверхностью воды и не нарушая ее покой. Фрэнк поглядел на них еще минуту-другую, повернулся, сел в свой "даймлер-бенц" и направился в Вулфсон-колледж.
Он как раз выезжал из ворот, когда подкатила женщина на велосипеде. Энн Лонгбридж, медсестра - она весело ему помахала. Он тоже взмахнул рукой. Энн присмотрит за Фредом, как надо, на нее можно положиться.

* * *

По другую сторону от церкви главную улицу деревушки обрамляли разношерстные дома; между ними - паб под названием "Герб столяра". Там, где улица несколько изгибалась, от нее отходил тупик, ведший к Особняку - большому уютному дому в стиле короля Георга. (Дом, что стоял здесь раньше, дотла сгорел в начале девятнадцатого века.) Он был традиционной квадратной формы, с портиком и колоннами в центре фасада, а по бокам от портика - по два окна удачно выбранной пропорции. Дом высился на три этажа; он был сложен из густо-красного кирпича, углы отделаны камнем; окна с каждым этажом все меньше. Дымовые трубы по краям крыши подчеркивали симметрию. Сейчас они, правда, были только для вида: деревню включили в бездымную зону.
Дом этот символизировал стабильность, однако его былое величие сегодня утрачено. Прежние владельцы, семья из древнего рода Феррерсов, оказались в пиковом положении, когда ее глава, сэр Остин Феррерс, погиб на линкоре "Неотразимый" в самом начале Галлиполийской кампании в 1915 году. Землю вокруг дома пришлось продать, и теперь его со всех сторон окружали заборы недавней застройки. Дом сейчас принадлежал супругам Боксбаум - Стивену и Шэрон.
Их соседка, миссис Андреа Ридли, этим утром ровно в половине восьмого отперла заднюю дверь их дома собственным ключом. Она принесла пакет со свежими круассанами. Туман расходился, солнце все пыталось пробиться, но день оставался пасмурным, хоть и стоял май. Перед тем как пройти в кухню, чтобы приготовить завтрак для всей семьи, Андреа включила свет в заднем коридоре. Потом зажгла еще лампочки, включила радио и настроила его на "Радио-2". Вечно эта Шэрон переводит на свое "Радио-4"...(2)
Появился рыжий кот, потягиваясь на ходу.
- Привет, Бинго! Ты откуда?
Кот ответил протяжным зевком, продемонстрировав острые клыки. Андреа вынула из морозильника кусок рыбы. Пока Бинго, урча, разделывался с ним, Андреа поспешила в столовую, распахнула там тяжелые бархатные портьеры. Разносчик газет Сэмми Азиз как раз поставил велосипед у колонны, чтобы опустить "Индепендент" и "Файненшл Таймс" для Боксбаумов. Андреа ему помахала. "Какой милый и воспитанный молодой человек", - подумала она. Он тоже взмахнул рукой. Газеты упали на пол в вестибюле. Андреа подобрала их и положила на длинный стол в библиотеке.
Когда Шэрон Боксбаум сошла вниз, завтрак был накрыт.
- Ах, Андреа, какая вы молодчина! И когда вы все успеваете? Как Дуэйн?
Это она про сына миссис Ридли.
- Гораздо лучше, спасибо, Шэрон, но я пока оставила повязки. Представляете, эти голубые ему на руку наступили! Какая незадача! Вот он с ними и подрался. Все алкоголь виноват. Дуэйн ведь, что ни говорите, первым нипочем не задирается. А Руперт ваш, он-то как?
У этих женщин была одна, общая проблема: сыновья.
Дуэйн Ридли накануне устроил перепалку у "Герба плотника", и она быстро переросла в полнокровную драку с двумя гомосексуалистами, соседями его родителей. А Руперт Боксбаум вчера, к полному ужасу отца, заявил родителям, что бросает университет, чтобы стать поп-музыкантом.
Женщины все обсуждали драку, и тут на кухне, прижимая к груди газеты, появился Стивен Боксбаум. За мгновение до этого в комнату ворвался сноп солнечного света - проник в узкую щель между стеной дома и соседней жилой пристройкой. Стивен кивнул жене, извинился, что небрит - обычно он по утрам брился. Он хорошего сложения, следит за собой, каждый день тренируется - чаще всего плавает в бассейне около дома. Ему за шестьдесят, он теперь предпочитает очки с металлической оправой. В одежде неформален: сегодня на нем желто-коричневый свитер.
- Ничего, еще разгуляется, - сказала Шэрон. - Туман уже почти разошелся. А что это у тебя вид, будто все кончено? В чем дело?
- Все и кончено, - ответил Стивен, тыча пальцем в заголовки на первой странице "Индепендент". - В этом Израиле опять полная катастрофа. Этот сумасшедший, этот Ариэль Шарон, он же обстреливает резиденцию Арафата в Рамалле. Неужели не ясно, что насилие только порождает насилие?
- Ну, теперь евреи отвечают ударом на удар, а не сдаются без боя, - заметила Шэрон: дед у нее погиб в Освенциме. - На мой взгляд, Арафат просто должен уйти с израильской территории, - прибавила она.
Стивен, хмыкнув каким-то своим мыслям, опустился в кресло во главе стола.
- Вечно одно и то же: земля, территория. Опять Lebensraum... Если так говорить, то же самое и в Зимбабве.
Андреа как раз принесла чайник со свежезаваренным чаем, и Стивен спросил, что она думает про эти военные действия в Израиле.
- Почем я знаю, сэр. Меня это не касается. Вон в Ирландии-то что творится. Там тоже отчасти из-за религии, верно?
- Отчасти, - буркнул он, разворачивая газету. - В яблочко.
Шэрон предложила ему мюсли.
Они оба уже в возрасте. У обоих - не первый брак. Шэрон страшно худа: кожа да кости. Ее крашеные светлые волосы подвиты и начесаны кверху, и прическу эту, очень походившую на волнистую оборку-защипку корнуольского пирожка, регулярно подправляла местная парикмахерша в заведении под названием "Салон франсэз". Широкое скорбное лицо, на котором светились ясные серые глаза. Стивен старше жены на двадцать лет; худощавый, юркий мужчина, почти такой же стройный, как она. Его высокий лоб будто стремился перевесить пролысину, которая уже образовалась на затылке. Он, более или менее известный профессор права, был членом университетского совета в Нью-Колледже(5).
- Всюду неспокойно, - продолжал он. - Отчего ни в одной стране нет ни справедливых законов, ни сбалансированной внешней политики, отчего не производится достаточно продовольствия, отсутствует равномерное распределение товаров? Почему ни одна страна не в состоянии жить за счет собственных ресурсов - ну, хотя бы лет пятьсот, а? То есть, я хочу сказать, без рабовладения, без угнетения. Такого в истории просто не было. Нигде.
- А Китай? - осмелилась вставить слово Шэрон.
- Ну, Китай, конечно, наилучший пример. И все же: именно там угнетали женщин, преднамеренно деформируя их тела, чтобы потакать мужским вкусам.
Шэрон, потянувшись за тостом, заметила:
- Выходит, Утопия никак не настанет лишь из-за очередной волны людских пороков.
Она взглянула на него с некоторой скукой.
- Да-да, все так, несомненно, - твердил он, - все-все это, вместе взятое. Вообще говоря, в истории вечно происходят какие-то ужасные события, странные, непостижимые. Кто скажет, почему? Кто в состоянии указать первопричину? Может, просто солнечная система периодически проходит сквозь ядовитое облако межгалактического газа.
И он скривился.
Шэрон засмеялась, хотя само слово "газ" вызывало у нее ужасные ассоциации.
- Выходит, это не месть Яхве...
- О, Яхве я бы не принимал в расчет, - сказал он. - Он, конечно, строит козни, но едва ли власть его так уж велика...
А Земля продолжала кружение вокруг своей оси: вот уже и узкий солнечный луч исчез, отсеченный стеной дома по соседству.