Ксения Суворовцева “Луна. 4 часть”

Продолжение. Начало в предыдущих главах

Они встретились на техстанции, где работал Алексей. Мама тогда сопровождала какого-то важного партийного чиновника, проезжавшего через наш город, и у них сломалась машина. Прямо возле техстанции. Судьба, наверное. Леше поручили ремонтировать машину. “Тут он и увидел твою мать, – продолжала Тома, – молодую, худенькую и не слишком красивую, честно говоря, сейчас она выглядит лучше. Увидел и словно споткнулся об нее. А ведь она была старше его года на три. Не знаю, что он в ней нашел. Твоя мать и в молодости была такой же официальной и холодной – ни нежности, ни особой мягкости. Но кто знает, какие они механизмы любви, почему из миллиона людей, сердце сжимается при виде одного”.

Мама сначала не обратила на Лёшку никакого внимания, хотя, конечно, заметила высокого красивого парня, не сводящего с нее синих глаз. Но только презрительно поджала губы и ушла в кабинет к администратору, еще раз просить извинения у пузатого начальства. Конечно, Лёшка был ей не пара – видная общественница, висящая на всех досках почета и метящая в большое начальство, и какой-то слесарь техстанции. “Почему ему нужна была твоя мать? Не знаю, может всё то же неосознанное желание выбиться в люди, пробраться наверх, – продолжала Тамара, – ведь он понимал, что будущего у них нет, и тем не менее забыть ее не смог”.

“И они встретились снова?” – спросила я. Смутные догадки, словно паутина сплетались в моей голове в плотный клубок.

“Она сама к нему приехала, – ответила Тома, – на служебной машине, будто с какой-то поломкой, завела разговор, она умеет быть очень обходительной, пригласила на чай, на кофе или не знаю куда там, но так завязался их роман”.

Тамара снова умолкла. Молчала и я. Думала, думала, думала. И сомнения, и догадки, терзавшие мою душу, переросли в уверенность – “Он мой отец”, – не спросила, а утвердила я, и Тамара закивала головой. Значит, он не погиб в Афганистане и не был преданным коммунистом. “Каким он был?” – спросила я свою тетку.

“Для меня – самым лучшим, – ответила она, – хотя вряд ли его можно было назвать легким человеком или добрым – жизнь его этому не учила, скорее жестким. И надежным, бесконечно надежным. Ну что еще нужно женщине для счастья? Не знаю... Нет для меня большего счастья, чем знать, что есть в мире человек, на, которого можно положиться и в радости, и в горе, и в здоровье, и в болезни, на чьей груди можно передохнуть, карабкаясь по жизненной дороге, а потом снова идти с гордо поднятой головой. Надежное плечо нужно каждому, хоть мужчине, хоть женщине, хоть слабому, хоть сильному. Да, сильным тоже: нужно надежное плечо, все сильные люди слабые, но слабые по-особому. Знаешь, где-то я читала, что есть такое стекло, которое нельзя разбить, даже пули его не берут. Но если в нём определенную точку и ударить, оно рассыплется на тысячу мелких осколков. Так и у сильных людей существует эта проклятая центральная точка. Особенно у мужчин, женщины гибче, они как кошки – всегда падают на четыре лапы. Вот и у Лёши была эта центральная точка – твоя мать. “Что же было дальше?” – спросила я.

“Дальше? – Тамара подняла голову и посмотрела куда-то в даль, словно сквозь толщу стен и лет пыталась рассмотреть давно минувшие события. – Дальше, дальше”. Дальше было всё просто и сложно, как у всех влюбленных. Хотя маме, наверное, просто льстила почти мальчишеская влюбленность синеглазого красавца, который к тому же не был ни дураком, ни слюнтяем. Ведь я-то знаю твою маму, она никогда бы не обратила внимания на слащавого мальчика, которого можно приручить одним щелчком пальцев, ей нужна борьба – кто кого, как в двух соревнующихся бригадах, такой она была и есть во всём, не только в любви. Скажи я ей это – она 6ы не поняла, посмотрела б на меня строго и сказала: “Ольга, не мели ерунды”. Такая уж она есть. Их роман продолжался два года. Странный это был роман, они нигде вместе не ходили, а когда встречались на улице, то даже не здоровались. Мать настояла: отец не был ни партийным, ни видным комсомольцем, ни, на худой конец, ударником соцтруда, и явно к этому не стремился. И амбиции моей матери не удовлетворялись, в один день она не выдержала и сказала: “Всё!” Отцу, конечно, было больно, но он бы пережил, он уже и сам начал понимать, что их отношения попали в тупик, из которого надо выбираться. Но оказалось, что мама беременна.

Она была в ужасе: родить не замужем, да еще ей, блюстительнице морали с белоснежной репутацией. Нет, никогда. И ни о каком оформлении отношений не могло быть и речи. Значит, выход один – аборт. Но отец, которому она зачем-то всё рассказала, наверное, от растерянности, сказал, рожай, и отдашь ребенка мне, но если сделаешь аборт, я испорчу тебе репутацию и жизнь, и карьеру. И мама поняла, что это были не пустые слова.

Родить несложно, но как скрыть округлившийся живот и ребенка. И мама с бабушкой, которая умерла через год после моего рождения, нашли выход в виде суперинтеллигентного научного работника в возрасте, близком к импотенции. Мама незамедлительно и благополучно его на себе женила.

“И стала ты носить благородную фамилию Золотницкая вместо неблагородной Сушко, –закончила Тамара. – Потом твоя мать также благополучно с ним развелась – тоже пятно на репутацию, но лучше чем внебрачный ребенок”.

Я слушала Тамару и думала: люди на 70% состоят не из воды, а из вранья. Все врут: ради спасения, ради выгоды, чтоб угодить, чтоб подставить, из зависти. Врали и врать будут. Даже самые близкие. Как больно! “Ты говорила, что отец умер, как это случилось?” – спросила я. “Его убили” – тихо проговорила Тома и как-то странно на меня посмотрела. Я похолодела – неужели снова мама? Тамара словно угадала мои мысли: “Нет, не она... Не совсем она... Я не знаю!” – она закрыла лицо руками и зарыдала.

Я хотела услышать, что было дальше, и боялась. Боялась, что не выдержу груза правды. Но всё же решилась и узнала все до конца.

Когда я родилась, отец места себе не находил. Он не мог понять: как это его ребенок будет расти без него? Он не оставлял маму в покое – требовал дочь, как они договаривались раньше. Но мама не соглашалась. А он требовал, звонил, приходил, добивался. Был постоянной угрозой. Однажды зимой вечером на него напали. “Бандитская группировка с целью ограбления”, – как писалось в протоколе. И они его били четко и профессионально, наверное, убивать не хотели, но отец сопротивлялся, и его стали бить со звериной злобой. А потом оставили на морозе, истекающего кровью, и он смотрел мертвеющими глазами, как с неба сорвалась и падает яркая звезда, наверное, его.

“И знаешь, – тонкими дрожащими пальцами Тома перебирала пояс своего халата, – я сразу поняла, что Леши не стало. Я тогда ждала его с работы и заснула и вдруг проснулась от ощущения, будто меня ударили. В комнате стало холодно и ощущалось чье-то присутствие, было страшно. И я поняла – Лёши не стало. Откуда пришла ко мне эта уверенность – не знаю. Всю ночь я пролежала, боясь шелохнуться и боясь верить. Но когда утром пришли из милиции, их сочувствие, неловкие объяснения были ни к чему – я знала”.

Десятилетняя Тамара осталась одна. Всё, что было до того и после, она почти не помнила. Потрясение было слишком большим, и сознание милостиво стерло с памяти страшные подробности. Хорошо помнила только одно: когда Лёшу хоронили, шел снег. Он мягко ложился на его лицо, руки и не таял, и Тома удивлялась: почему? И было одиночество, одиночество, одиночество... Оно полезно только в малых дозах как сильнодействующее лекарство. Томе удалось избежать детдома. Красивую и ласковую девочку взяла к себе дальняя-предальняя тетка.

“Но я ее опозорила, – Тамара посмотрела на меня будто боялась, что я ее ударю, а потом добавила еле слышно, – я ведь алкоголичка с 15-ти лет и шлюха”.

Я отказывалась верить услышанному. Только не моя Снегурочка! Да только это была правда, правда, правда! Пьяная, грязная Тамара с ожогами на бедрах, матерящаяся как сапожник – вот это была правда! “Но почему, – вырвалось у меня, – ведь можно же лечиться, я тебе помогу, и мать поможет, я ее заставлю, найдем лучших врачей, ведь мы тебе должны, должны!” – в отчаянии тараторила я. А в Тамариных глазах читала – всё без пользы.

“Всё бесполезно, – словно угадав мои мысли, сказала она, – поверь дипломированному психологу. Знаешь, как меня в институте называли? “Уж замуж невтерпеж”. Я могла сорваться среди лекции, если мне хотелось выпить или мужика, всех на курсе перетрахала и всех перепила, вот так”.

“Как это началось?” – спросила я. “Попробовала у кого-то на дне рождения или еще где-то, не помню. И понеслось! Лёшка в доме спиртного никогда не держал – боялся наследственности. И правильно боялся. Ну, а где водка, там и всё и остальное, понятно что это значит?” “Понятно, – грустно отвечала я, – но ведь можно же...” “Не можно, – резко перебила меня Тамара, – это сильнеe меня. Да и нельзя помочь человеку, если он сам себе не хочет помочь. А я ничего не хочу, ни жизни другой, ничего. Я ведь плачу по счетам. Бог справедлив: за мать, что бросила, за отца, за тетку, которую опозорила, за тебя”. “За меня?” – удивилась я, хотя мне казалось, что я больше не смогу удивляться .

“Да, за тебя. Помнишь нашу первую встречу, ты тогда маленькая была? – я утвердительно закивала головой, – я поклялась уничтожить твою мать и тебя. Как я вас обеих ненавидела. Я ведь все узнала случайно о твоей матери и Лёшке, ехала в ваш город, хотела на его могилу сходить. Познакомилась в поезде с директором какого-то вашего завода. Он и сказал, что в своей жизни трахал только двух таких классных девок – меня и одну партработницу, она по слухам дружка своего замочила, чтоб под ногами не путался. Я ему еще парочку интересных поз показала, он и выложил всё, что знал, а может и то чего не знал”.

Тут Тамара принялась хихикать, что-то молоть 6ессвязно, икать, и я поняла, что она снова пьяная. Не знаю, то ли алкоголь не полностью выветрился, а, может, она хлебнула, когда выходила в туалет. Но я еще успела понять из ее бессвязного бормотания, что увидев меня, она передумала мстить – я очень похожа на отца. И уехала. А теперь снова вернулась – захотелось меня увидеть.

Когда совершенно пьяная Тамара уснула, я пошла домой к матери. Мне захотелось посмотреть ей в глаза и спросить: как мы будем жить дальше после стольких лет вранья и молчания. Почему я недополучила от нее столько любви? Потому что мой отец был простым работягой, а бабка с теткой – алкоголички? Потому что мое рождение помешало ее грандиозным планам? Вот! Я тоже кругом виновата и плачу по счетам – не от того родилась, не тогда родилась! Вообще не надо было рождаться! никогда! И тогда проклятое одиночество не жрало б меня изнутри, как рак.

продолжение следует...