Парадоксы войны

Многие, кто прошел через войну и потом пытался осмыслить ее опыт, отмечали одну важную ее особенность. Сами масштабы происходившего были настолько огромны, что на их фоне совершенно терялись судьбы

28 квітня 2006, 13:22

Многие, кто прошел через войну и потом пытался осмыслить ее опыт, отмечали одну важную ее особенность. Сами масштабы происходившего были настолько огромны, что на их фоне совершенно терялись судьбы отдельных людей. Невероятные страдания, тяжкие усилия, жизнь и смерть каждого участника тех событий словно бы ничего не значили, пропадали в грандиозной картине целого, охватить которую одному человеку было заведомо не под силу. Там, где действуют колоссальные массы, любой единичный поступок, пусть даже самый выдающийся, стирается, становится рядовым и малозаметным. За прошедшие годы много было написано про массовый героизм советских людей, но следует помнить, что всех воевавших и помогавших им в тылу рано или поздно посещала мысль о том, что они участвуют в какой-то бессмысленной бойне, в совершенно противоестественном деле, что ими правит не разумная воля партийных руководителей и военачальников, а слепая бездушная сила, неподвластная людям, как сила стихии. Героями эти люди почувствовали себя потом, уже после войны.

В западной художественной литературе, например, американской, это ощущение тщетности индивидуальных усилий, эта “окопная правда” породили образ “маленького человека” на “чужой войне” (можно вспомнить, например, хорошо известный в СССР роман Нормана Мейлера “Нагие и мертвые”). Советским писателям мыслить такими категориями запрещалось (хотя они всё равно это делали – взять хотя бы “В окопах Сталинграда” Виктора Некрасова), но даже те, кто был вполне лоялен, не могли не говорить об этой страшной правде войны, что видно уже из наугад взятых заголовков фронтовой прозы: “Легенда о малом гарнизоне”, “Баллада о неизвестном солдате”, “В списках не значился”, “Двое из двадцати миллионов” и так далее. Знаменитый лозунг уже послевоенного времени – “Имя твое неизвестно, подвиг твой бессмертен” – говорит, в сущности, о том же.

О том же говорит и тот факт, что и сегодня, спустя шестьдесят лет после окончания Великой Отечественной, поисковые отряды продолжают доставать из-под земли останки всё новых и новых незахороненных солдат той войны, которые до сих пор значатся пропавшими без вести. По данным генерал-полковника Г. Ф. Кривошеева, выступившего в 1998 году на заседании Ассоциации историков Второй мировой войны с новыми, уточненными данными людских потерь советской и германской стороны, только в самые первые дни боев в СССР без вести пропали 500 тысяч призывников. Это – больше, чем всё население такой европейской страны, как Люксембург. Конечно, не все они были убиты. Речь идет о людях, которые по мобилизационному призыву в двадцатых числах июня 41-го года явились в военкоматы, успели получить направления в части, но до самих частей так и не добрались – то ли вообще не было уже этих частей, то ли они успели откатиться далеко на восток. Призывники рассеялись – кто попал в плен, кто осел на захваченной территории, кто подался в партизаны, а кто и присоединился к Красной Армии, но уже не к той части, номер которой стоял в мобилизационном предписании. И всё же, сколько из этого полумиллиона человек погибли, так и не успев вступить в строй и даже сделать выстрела по врагу? Какой высшей цели послужила их смерть?

И тем не менее, несмотря на столь безжалостное подавление индивидуального начала в советском “маленьком человеке”, который умел думать и чувствовать не менее глубоко и тонко, чем его западные союзники, Великая Отечественная так и не стала для него “чужой” войной. Отрешение людей, попавших под гигантское колесо, от самих себя зачастую оборачивалось не только протестом против бессмысленности происходящего, но и готовностью к самопожертвованию, невиданным духовным взлетом.

В этом и заключается один из парадоксов советской истории. Как бы мы сегодня ни относились к официальной идеологии тех времен, как бы ни говорили, что в те годы люди действовали исключительно под страхом немедленного расстрела, нельзя не видеть главного: ужас чудовищной бойни не разобщил, но, напротив, сплотил огромный Советский Союз, позволил многомиллионным массам ощутить себя единым целым, осознать общую цель, выходящую за пределы личных, местных, национальных или конфессиональных интересов. Легендарными стали рассказы о том, как сражались на фронтах Великой Отечественной представители кавказских народов, как принимал беженцев со всей страны Ташкент, как день и ночь качал каспийскую нефть Баку, как за Уралом в считанные месяцы воздвигли мощную сеть промышленных предприятий.

Каждый четвертый солдат в рядах Красной армии был призван из Средней Азии, именно там формировалась, например, знаменитая Панфиловская дивизия, остановившая немцев под Москвой. “Для чего я живу? Ради чего воюю? Ради чего готов умереть на этой размытой дождями земле Подмосковья? Сын далеких-далеких степей, сын Казахстана, азиат – ради чего я дерусь здесь за Москву, защищаю эту землю, где никогда не ступала нога моего отца, моего деда и прадеда?”, – рассуждает главный герой романа Александра Бека “Волоколамское шоссе” и сам себе отвечает: “Казахи говорят: «Человек счастлив там, где ему верят, где его любят». Я, казах, гордящийся своим степным народом, его преданиями, песнями, историей, теперь гордо ношу звание офицера Красной Армии, командую батальоном советских солдат – русских, украинцев, казахов. Наши дети бегают вместе в школу, наши отцы живут бок о бок, делят лишения и горе тяжелой годины”.

Видимо, именно это – память о великом единении миллионов самых разных людей и о совокупной тяжести принесенных ими жертв – и делает прошедшую войну столь волнующей для тех, кто никогда ее не видел и чьи родители либо застали ее детьми, либо тоже родились уже в мирное время.

Но не только свою духовную силу ощутило население СССР во время войны. Великая Отечественная стала пиком военной мощи советского строя, которую он смог доказать не на бумаге и не на парадах, а непосредственно на полях сражений с очень опасным и мощным врагом. Недаром советская пропаганда постоянно подчеркивала, что на военную машину Гитлера работало пол-Европы. С этой точки зрения, Великая Отечественная превратилась в поединок между социалистическим Советским Союзом и буржуазно-либеральным Западом. Для кремлевского руководства война стала возможностью воплотить в жизнь единственное, что эти люди по-настоящему умели и в виде чего представляли себе социализм: программу перевода экономики страны и всех прочих областей общественной жизни на военные рельсы. Мобилизационные ресурсы советской власти оказались поистине неисчерпаемыми: за годы войны, по данным генерала Кривошеева, под ружье было поставлено 34 с половиной миллиона человек, причем львиная их доля, 29 с половиной миллиона, были призваны в Красную армию (для сравнения, Германия на все фронты Второй мировой сумела выставить “всего” 21 миллион солдат и офицеров).

А для самих этих миллионов воевавших, равно как и для тех, кто проживал в тылу, кто остался на оккупированной немцами территории или был угнан в плен, да и для всех их потомков, победа над фашизмом означала совсем другое – завоевание права на жизнь и беспощадную месть врагу. Гитлер хотя и рассчитывал, что жители СССР обрадуются возможности скинуть с себя ненавистное иго большевизма и станут в массовом порядке переходить на его сторону, словно нарочно предпринял все меры к тому, чтобы восстановить против Германии не просто “комиссаров”, но самых что ни на есть покорных и не интересующихся политикой обывателей. Война, начавшаяся с массированных авианалетов на мирные советские города, сразу показала свой непримиримый характер. Советские люди еще ничего не знали о придуманном в ставке Гитлера решении “восточного вопроса”, но уже видели, что враг идет не просто захватывать и порабощать, а убивать – сначала в темпе блицкрига, хаотично и выборочно, а потом – методично, по плану, с запрограммированностью хорошо смазанной машины.

Поэтому лозунг “Всё для фронта, всё для победы” для подавляющего большинства жителей СССР с самого начала войны стал не просто идеологическим штампом, но буквальным отражением личного понимания ситуации. Генералы и офицеры вермахта с самых первых дней боев отмечали то непривычное для них упорство, с каким разрозненные, отходящие части Красной армии оказывали сопротивление наседающему врагу. Поэтому и сама война очень быстро обрела характер Отечественной, священной войны за само право народа на жизнь, в которой на равных участвовали как молодые мужчины призывного возраста, так и женщины, старики и даже дети. На этом фоне победы Красной армии обретали особенный смысл, выходивший за рамки оперативно-тактической и даже стратегической целесообразности. Речь шла о восстановлении попранного чувства справедливости целого народа, об удовлетворении коллективного чувства мести за погубленные жизни и разрушенные города.

И снова парадокс: до Берлина дошли и всех, кого успели, переловили, но беспощадно мстить миллионам немцев не стали – даже к военнопленным, попавшим в советские лагеря, относились по меркам того времени терпимо, что этими же военнопленными не раз впоследствии было отмечено. Несомненно, Сталин намеревался извлечь из сражений Великой Отечественной все возможные политические дивиденды, показать всему миру не только мощь советского оружия, но и гуманность советского строя. Расчет был прост: либеральные страны Запада не сумели справиться с Гитлером, а СССР сумел, причем одержал над врагом не просто военную, но и убедительную моральную победу. А значит, в определенном смысле одержал моральную победу и над ними, тогдашними союзниками, с которыми Сталину предстояло договариваться о послевоенном устройстве мира. Видимо, еще свежи были в памяти Сталина рассуждения о большевистских ордах, угрожающих цивилизованной Европе, – вот он и стремился доказать, что хваленому цивилизованному Западу есть чему поучиться у Страны советов.

По материалам http://vip.lenta.ru .

Підписуйся на наш Facebook і будь в курсі всіх найцікавіших та актуальних новин!

Читай також


Коментарі

символів 999

Loading...

інформація