Армен Джигарханян: Удивляться – умение быть ребенком на сцене

Объяснить, почему в номере, посвященному 1 сентября, мы предлагаем вам интервью с Арменом Джигарханяном и просто, и сложно одновременно. Просто, потому что, кроме того, что Армен Борисович - блестящий актер, сыгравший сотни ролей (как шутили в 1980-ые: на свете нет стольких армян, сколько ролей сыграл Джигарханян), он еще и великолепный педагог. Вместе с женой они берут под свое надежное крыло немало талантливых молодых актеров. А выбрать из тысячи абитуриентов десяток тех, кто сможет служить театру, не так-то просто. Попробуй-ка угадай, кто талантлив, а кому просто повезло, подфартило; кто актер одной роли, а кто сможет сыграть и Гамлета, и Отелло, и плута, и героя девичьих грез.

Почему же сложно объяснить наше решение предложить интервью с Арменом Борисовичем именно в неделю начала учебы? Потому что Джигарханян в кино и на сцене не ассоциируется с образом педагога, эдакого высокомерного ментора.

Но как бы то ни было, беседа ведущей телеканала К1 Ирины Гордейчук с Арменом Джигарханяном представляется на ваш суд, самый справедливый суд в мире.

Гордейчук: Армен Борисович, вы сыграли более двухсот ролей в кино и, думаю, что не менее в театре – мне просто трудно об этом судить.

Джигарханян: Меньше, меньше. В театре меньше.

Г.: Чем сегодня вне семьи, вне дома (я просто знаю, что вы очень дорожите этими понятиями) живет Армен Джигарханян? Что его больше всего тревожит, что его больше всего заботит, волнует?

Дж.: Знаете, у меня такая профессия странная. У нас нет нон-стопа. Вот говорят, что японцы помогают человеку, чтобы он, выйдя из завода, мог выключиться, дают таблетки. А в актерской профессии – нет. Актер всё время в ней. Не играет, не дай Бог, чтобы вы подумали…

Г.: А есть и другие…

Дж.: Ну, это плохие артисты. Значит, у них переизбыток энергии. Что касается актеров, которые любят играть в жизни, есть такое определение: самое трудное в актерской профессии – это сохранение закона энергетики. Потому что, если ты хорошо тосты произносишь, хорошо анекдоты рассказываешь, тебя может “не хватить” на сцене. Поэтому наша профессия, условно говоря, “странная”.

Г.: Но сейчас театр, наверное, много занимает времени и много сил, вы меньше играете сейчас… Я не ошибаюсь?

Дж.: Я перестал играть просто потому, что постарел. Знаете, кто-то сказал хорошую фразу: жизнь отнимает у человека слишком много времени. То ли я переиграл – я играл очень тяжелые роли, тяжелые физически, это были выклады – я худел, один раз три килограмма потерял…

Г.: Это же очень много.

Дж.: Да-да-да. Боюсь соврать, но проверяли, взвешивали. Но, как говорят, не в этом счастье, а истекает какой-то зуд. Зуд, когда ты хочешь завоевать, соблазнить, позвать, обмануть и так далее. Всё это входит в актерскую профессию. Наверное, кончилась она во мне.

Г.: Как же она закончилась, когда вы подняли вот такой театр за короткое время…

Дж.: Мы сейчас говорим о выходе на сцену – играть как актер. Так вы можете мне приписать, что я дома ремонт сделал. Это совсем разные вещи, это не входит в одни и те же понятия. Наоборот, наоборот. Это в медицине называется “отвлекающая терапия”. Поэтому такие вещи тоже происходят.

Г.: Вы довольны своими подопечными?

Дж.: Да, люблю, лучше так скажу, люблю и… надеюсь на них, хочу думать, что они во мне нуждаются. Точно, если я спрошу их, они мне скажут, почему нуждаются, то будет плохо. А я так надеюсь, что они прошли, улыбнулись мне, и я так тешусь, говорю – любят меня.

Я им всегда говорю, как мой учитель говорил: приходите в театр зализывать раны, потому что кино – всё-таки потребитель. В кино, телевидении нет любви, нет. Я очень давно в кино снимаюсь, поэтому ответственно говорю. Театр, особенно русский театр – мой дом, там есть истина.

Г.: Я знаю, что вы не очень любите пускать журналистов в свое прошлое…

Дж.: Нет-нет, нет проблем, нет проблем…

Г.: Но вот вы как-то сказали, что… “хотя у меня здоровая психика, я иногда вспоминаю запах своего ереванского детства”.

Дж.: Конечно.

Г.: Вы знаете, как ни странно, я очень люблю этот вопрос и часто задаю его своим собеседникам, потому что мне кажется: ребенок, когда вырастает, самое главное – вот эти первые годы его становления, что ли, и вот эти запахи, вот эти тактильные ощущения очень важны. Какой запах вашего ереванского детства, каким вы себя помните маленьким?

Дж.: Никогда не расскажу, потому что не знаю. Причем у меня нет чувства этой самой тоски. Пока я живу, я очень счастливый. Вот видите, кот сейчас убежал (прим. ред. – интервью это телевизионное, и в студии был кот). Я с ним пообщаюсь… он приходит иногда ко мне. У меня было два кота, очень веселых, потом одного забрали. Зрители забрали. Он вышел на сцену, и кому-то из зрителей понравился, его и унесли.

Г.: Армен Борисович, мне удивительно понравилась одна ваша фраза, когда вы сказали, что не читаете книги, а беседуете с ними, и процитировали Сенеку. И, по-моему, даже не один раз, что есть три пути самосовершенствования. Первый путь – это путь размышлений о самом благородном…

Дж.: Самом благородном… Умница, знает.

Г.: Второй путь – это путь…

Дж.: Путь подражания.

Г.: Путь подражания – самый легкий, и третий путь опыта – самый трудный…

Дж.: Умница, все.

Г.: Вы для себя какой путь выбрали или каким пытаетесь идти?

Дж.: Это я не могу выбрать.

Г.: Но пытаетесь каким-то идти?

Дж.: Конечно, лучший… вообще самый лучший – путь размышлений, но для этого надо много денег иметь. Но если говорить серьезно, то мне кажется – я не берусь комментировать гениальную мысль Сенеки – но мне кажется, особенно в моей профессии, человек проходит такой путь: от подражания к опыту. Причем это путь, который не имеет конца. Не то что с 8 числа подражание кончается, начинается следующий этап… Нет, это постоянно взаимосвязанное действие, потому что я только вчера прочитал Монтеня и вот, подражание. Потом я этим прожил время, потом я начал жить опытом. Потом опять пришел сюда и так далее…

Г.: Опять же ваши слова, вы сказали, что профессионализм – это умение в деле и умение быть ребенком. По-моему, я правильно цитирую?

Дж.: Да я не помню уже…

Г.: Ну, умение в деле – это понять можно, во всяком случае, представить можно, что такое умение в театральном деле или в кино.

Дж.: В профессии да…

Г.: А вот что такое умение быть ребенком для актера?

Дж.: Удивляться.

Г.: Чему вы сегодня удивляетесь?

Дж.: Вот ему удивляюсь, вот ему, коту, его жизнеспособности. Вот он прошел, видите, какой он путь прошел – оттуда вон туда. Я вам скажу простую вещь: у меня есть кот…

Г.: Фил…

Дж.: …мой любимый. Знаете, чему я научился у него? Самому трудному. Кратчайшее расстояние между двумя точками – прямая. Потому что мы всегда ходим зигзагами. Мы боимся, вдруг все подумают: какой же он примитивный! А это самое мудрое – ходить по прямой.

Когда я беру… вот – вспомнил Монтеня сейчас… Он пишет, как ребенок – он что-то узнает, удивляется и потом нам говорит: смотрите, как удивительно… И так далее. Потому что это самое трудное. Вот сколько у нас в мире есть артистов, о которых говорят: у него богатая мимика. Или говорят: сколько красок… А очень мало тех, кто нам может просто рассказать анекдот.

Просто, а это самое трудное. Или рассказать историю. А вот так, чтобы посложнее, это можно – а это ерунда, это вообще фарисейство.

Г.: Вы много бываете в Америке, знаю, и любите ее.

Дж.: Да, очень.

Г.: За что вы любите Америку, Армен Борисович?

Дж.: Я могу сказать очень просто: невероятно высокая культура быта. Я вам посоветую поехать и пожить среди американцев, не среди диаспоры, не на Брайтон-Бич, а среди американцев.

Г.: Ваша жена – бывшая актриса, она, естественно, критично относится к вашим работам. Я не говорю, что она критикует, я имею в виду – критично… Вот для жены какая самая любимая ваша роль, какой самый любимый ваш фильм?

Дж.: Не знаю.

Г.: Не спрашивали никогда?

Дж.: Не знаю, не спрашивал. Потому что я думаю, что это большое несчастье – быть женой актера. Объясню. Значит, если мы исключим гонорары, то она на экране, на сцене видит то, что у нас было самым интимным. Мои откровения. А потом она видит это на экране, потому что у меня другого материала нет. Если я играю Отелло, к слову, то я играю с моей женой: как я ее люблю, как ее хочу задушить – а она это всё видит, представляете, каким надо обладать мужеством. Моя жена не всегда мои спектакли видела, у меня есть роли, которых она не видела.

Г.: Вы ее не приглашали или она не хотела идти?

Дж.: А я не буду ее приглашать, она сама придет.

У меня был друг в Ереване, старый артист, он говорил: никогда не приглашай и не спрашивай. Если захотят – придут, если захотят – скажут. А если ты приглашаешь и спрашиваешь, то они вынуждены соврать. Не спрашивай и не приглашай, вот и всё. Вот я и взял за принцип эти слова. Я могу своему приятелю сказать – причем это относится не только к ролям или к спектаклям, где я играл…

У нас, например, есть спектакли в театре, на которые всех приглашаю. Говорю, посмотри “Три сестры”, посмотри у нас, очень интересно… Так рисково, потому что придет потом, скажет: ну что ты мне показал? Что это за спектакль?

Поэтому я предпочитаю не приглашать, а тем более не спрашивать, и даже свою дорогую, любимую жену по причине, о которой я уже вам сказал. Потому что, может быть, ей не всегда приятно видеть что-то, может быть, она просто чуткая и не говорит, не устраивает мне сцен.

У меня был товарищ в Ереване, его две вещи интересовали, он говорил: вот когда вы на экране или в театре кушаете, это бесплатно? А второй говорил: вот вы целуетесь – это по-настоящему?

Г.: А есть ли что-то, что вы не можете сделать в кино или в театре и говорите себе: вот, как он играет? Предположим там, Лоуренс Оливье, говоря фигурально, как он это делает… А я не могу!

Дж.: Пока не дадите роль, не знаю, не скажу. Когда текст дадите, я прочитаю, скажу, что это, например, не сумею сыграть. Или, попробую, потому что интересно. Я даже однажды говорил, и потом мне какие-то письма пришли, что если бы вдруг какой-то режиссер сказал: я хочу тебя взять на роль Ромео, и что?.. Я бы пошел попробовал, потому что если он меня видит в роли Ромео, может быть, у меня есть какие-то шансы. Потом я письма получал – “с вашей ли фигурой играть Ромео” и так далее. Я им не завидовал, потому что они видели только общепринятых Ромео, а Ромео же полно других тоже.

Наши взаимоотношения – “наши” я имею в виду зрителя и искусство – бесконечны. Я люблю – люблю не то слово – обожаю Чехова, думаю, что это самый великий драматург мира, может быть, Шекспир еще, но Чехов для меня гений. Вот мы играем “Три сестры”, я приглашаю вас, приходите посмотреть.

Г.: Спасибо.

Дж.: …там заканчивается спектакль текстом, который говорит Маша, мы нашли этот текст у Чехова в ялтинском варианте. Она говорит: “Вот птицы летают и будут летать миллионы лет, не зная зачем. Пока Бог не откроет им тайну”.

Интервью было любезно предоставлено каналом К1, телепередачей “Своя роль”