Маруся Климова “Моя история русской литературы”

Роман с классикой

Желание отведать очередного скандального блюда Маруси Климовой появляется еще до ознакомления с ним поближе. Ведь уже одно название – “Моя история русской литературы” – а также рекламные аннотации типа “подобных книг в России еще не было” призваны раздразнить аппетит у читателя.

К тому же, книга выглядит не литературоведческим исследованием, а вполне художественным текстом, написанным автором далеко не женских романов.

Стиль Климовой напоминает то заикания Дмитрия Александровича Пригова в прозе, то сомнения кэролловской Алисы в ее морализаторских рассуждениях. “Был еще, кажется, такой Языков”, “было, кажется, также произведение”, “умер, кажется, от воспаления легких”, “если мне память не изменяет”, “вроде бы его печатали, хоть я и не уверена”, “еще там был гусар, кажется, Дорохов”, “сошлась, кажется, с каким-то купцом” и т.п. А то и вовсе спотыкаешься трижды на одной странице о новорусские перлы: “короче”, “бабки” и “фуфло”. Словом, сию “интеллектуальную автобиографию” писал как проживший ее автор, так и безусловный персонаж современного литературного процесса.

“Моя история русской литературы” Маруси Климовой стала, по сути, самой сенсационной и неожиданной книгой последнего времени в России. Климова не просто перечитывает русскую классику, а заново переписывает ее историю.

Однако смысл книги не исчерпывается стремлением автора к тотальной переоценке существующих ценностей руслита – это еще и своеобразная интеллектуальная автобиография писательницы, в которой факты ее личной жизни переплетаются с судьбами отечественных классиков и литературный героев, а жесткие провокационные суждения – с юмором, точностью наблюдений и неподдельной искренностью.

Ведь в легенду о слабости желудка наших литературных девушек не верилось с самого начала. “Маруся отравилась – в больницу отвезли”, – это ли не преступная категоричность, не допускающая их всеядности, критического ума, а также искренности литературоведческих возлияний?

Словом, отведав блюда под названием “русская литературная классика”, известная питерская писательница Маруся Климова вовсе не отравилась и не воскликнула хрестоматийно: “Спасайте-не спасайте, мне жизнь не дорога!” Более того, со временем она даже “полюбила этого подлеца”. И вышел у нашей профессиональной богемистки жаркий роман с литературной классикой.

Впрочем, Климову занимает не сама история русской литературы, а скорее история ее деградации.

Поэтому-то и проходят перед взором возмущенного читателя любимые персонажи-классики: “закомплексованный урод Толстой”, “зачуханный интеллигент Тютчев”, “настоящий урод Чернышевский”, “отморозок Салтыков-Щедрин”, “полный идиот Вячеслав Иванов”, “откровенный олигофрен Хлебников”, “классический простачок Есенин”, “дегенерат Платонов”, “Серафимович с квадратной головой”, “Симонов, напоминающий пенек”.

Одного лишь Игоря Северянина автор почему-то пожалела. Мол, выполнил он задачу поэта (быть недоступным), а всякие другие прозаики, призванные, по мнению Климовой, “втираться в общество, а потом всех поливать грязью”, не смогли, спасовали.

Если же попробовать отрешиться от стилистической предвзятости автора и согласиться с тем, что “нет никакого смысла пытаться отделить литературу от собственной жизни”, всё выглядит намного проще.

Поскольку перед нами уже не история словесности, а опыт ее прочтения рядовой советской школьницей. Тут и детство в знойной Шепетовке, где люди “целыми днями квасили, сплетничали и тихо сходили с ума”, и писание писем на тот свет Маяковскому, и шатания по кладбищам то на могилу к Апухтину, то к Блоку. Ну, и дальнейшее сжигание институтского диплома с последующей работой уборщицей в кинотеатре.

Вообще же книга Климовой выглядит очень по-украински. И Тарас Шевченко у нее “с круглой плешивой башкой, совсем как чугунок, в котором моя бабушка в Шепетовке варила мне по утрам кашу”, и Гоголь “уроженец загадочной Маргиналии, который застал русских лохов врасплох”.

И даже художница, оформившая “Мою историю русской литературы” портретами классиков, рисует точь-в-точь как львовянин Владимир Костырко. Если же учесть, что сама Маруся Климова тоже наполовину украинка, то и вовсе выходит веселая наука с интернациональным уклоном в вечность.

Игорь Бондарь-Терещенко

Маруся Климова. Моя история русской литературы. – СПб.: ИЦ “Гуманитарная академия”, 2005. – 352 с. (Серия “Ars Pura. Русская коллекция”)