Борис Виан “Осень в Пекине” (L’automne a Pekin)

Ибо из всего сказанного можно сделать какой угодно вывод.

Финальная фраза “Осени в Пекине”

Борис Виан (Boris Vian) – французский уникум, на-все-руки-мастер, и швец, и жнец, и на тромбоне игрец. Джазовый музыкант, композитор и певец, инженер и изобретатель, сценарист, критик и немножко писатель, самая смерть которого могла бы быть романным вымыслом, если бы не была реальностью: Виан умер в 1959 году от сердечного приступа на премьере фильма по своему роману “Я приду плюнуть на ваши могилы”…

Но все вышеизложенное было бы неважным перед лицом вечности, если бы не талант Виана писать так, как не умел и не умеет никто. И дело не только в стилистических изысках – а Виан обращается с языком так, что переводить его становится почти невозможно. Гений нонсенса и маэстро абсурда, он умеет быть одновременно невероятно нежным и трогательным. Вы читали “Пену дней” без носового платка? О, вы очень мужественный или очень циничный читатель.

– Это правда, что вы злой, – сказал практикант, хлюпая носом и утираясь рукавом. – Вы старый, гнусный тип.
– Я умышленно стал таким, – сказал Жуйживьом. – Это месть. Потому что Хлоя умерла.

“Осень в Пекине” – четвертый и, говорят, лучший роман Виана. Вопреки названию, ни осени, ни Пекина там нет. Зато есть бескрайняя мифическая пустыня Эксопотамия, в которую судьба забрасывает таких разных и таких колоритно-комиксных персонажей. Профессор Жуйживьом – врач, предпочитающий пациентам авиамодели. Зануда и бюрократ Амадис Дюдю. Клод Леон – любвеобильный отшельник. Развеселый аббат Петижан, вместо молитв цитирующий детские считалочки. Археолог Атанагор Порфирогенет. Содержатель итальянского ресторана Пиппо. Наконец, любовный треугольник: Анна (у Виана это мужское имя), его любовница Рошель и друг Анжель…

“Вот когда я служил в Сен-Филипп-дю-Хрюль, я в качестве церковного вина исключительно чистый спирт употреблял. Что это были за мессы, скажу я вам, это были искрометные мессы!”

Вся эта компания работает на строительстве железной дороги в пустыне. Кому там нужна железная дорога – непонятно, но раз уж в пустыне имеется конечная остановка 495-го автобуса, то, стало быть, и поезд не помешает. Секс и насилие прилагаются (зря, что ли, Виан поименован на обложке “классиком интеллектуального китча”!), но в джазовой аранжировке Виана и то, и другое выглядит легким, светлым, почти мультяшным. Мы же не удивляемся тому, что мультперсонажей размазывает по асфальту без вреда для них? Виан вытворяет со своими героями примерно то же самое.

К миру вещей у писателя отношение тоже мультяшное, детское. Все предметы у Виана живые: престарелый стул болеет и портит воздух, простыня ласково обвивает тело хозяина, сыр дрожит на тарелке в ожидании съедения…

“Капитан метался по нижней палубе, ища рупор для отдания команд... Наконец капитан увидел рупор за свернутым канатом: тот притаился в засаде и ожидал, чтобы какая-нибудь чайка подлетела поближе”.

Впрочем, “Осень в Пекине” не зря названа Раймоном Кено (Raymond Queneau) “самым пронзительным из современных романом о любви” (по другим источникам, Кено назвал таковым “Пену дней”, но в любом случае он прав). В рассуждениях Анжеля об ускользающей женской красоте звучит та горькая нотка отчаяния, которой раньше не было в экзотических виановских коктейлях. И чем ближе финал романа, тем меньше в нем клоунады и словесной эквилибристики…

“Если бы не девушки, повествование, пожалуй, пошло бы веселей: но с девушками от грусти не уйти. Не то, чтобы они любили грустить – во всяком случае так они говорят, – да только грусть приходит сама, как только появляются девушки”.

Заболеть Вианом – все равно что попасть под солнце из “Осени в Пекине”: оно не только светит, но и испускает черные лучи, и потеряться в черной полосе равносильно смерти, большой или маленькой. При падении с освещенной солнцем детской площадки в черную бездну отчаяния единственный выход – почувствовать себя Алисой, падающей в кроличью нору, и повторять про себя: “Это сон, просто сон…” По крайней мере, в этом сне, в отличие от реальности, вы не увидите осень. Тем более в Пекине.

Светлана Евсюкова